Белая гвардия - Страница 72

Совершенно внезапно лопнул в прорезе между куполами серый фон, и показалось в мутной мгле внезапное солнце. Было оно так велико, как никогда еще никто на Украине не видал, и совершенно красно, как чистая кровь. От шара, с трудом сияющего сквозь завесу облаков, мерно и далеко протянулись полосы запекшейся крови и сукровицы. Солнце окрасило в кровь главный купол Софии, а на площадь от него легла странная тень, так что стал в этой тени Богдан фиолетовым, а толпа мятущегося народа еще чернее, еще гуще, еще смятеннее. И было видно, как по скале поднимались на лестницу серые, опоясанные лихими ремнями и штыками, пытались сбить надпись, глядящую с черного гранита. Но бесполезно скользили и срывались с гранита штыки. Скачущий же Богдан яростно рвал коня со скалы, пытаясь улететь от тех, кто навис тяжестью на копытах. Лицо его, обращенное прямо в красный шар, было яростно, и по-прежнему булавой он указывал в дали.

И в это время над гудящей растекающейся толпой напротив Богдана, на замерзшую, скользкую чашу фонтана, подняли руки человека. Он был в темном пальто с меховым воротником, а шапку, несмотря на мороз, снял и держал в руках. Площадь по-прежнему гудела и кишела, как муравейник, но колокольня на Софии уже смолкла, и музыка уходила в разные стороны по морозным улицам. У подножия фонтана сбилась огромная толпа.

– Петька, Петька. Кого это подняли?..

– Кажись, Петлюра.

– Петлюра речь говорит...

– Що вы брешете... Це простый оратор...

– Маруся, оратор. Гляди... Гляди...

– Декларацию обявляют...

– Ни, це Универсал будут читать.

– Хай живе вильна Украина!

Поднятый человек глянул вдохновенно поверх тысячной гущи голов куда-то, где все явственнее вылезал солнечный диск и золотил густым, красным золотом кресты, взмахнул рукой и слабо выкрикнул:

– Народу слава!

– Петлюра... Петлюра.

– Да який Петлюра. Що вы сказились?

– Чего на фонтан Петлюра полезет?

– Петлюра в Харькове.

– Петлюра только что проследовал во дворец на банкет...

– Не брешить, никаких банкетов не буде.

– Слава народу! – повторял человек, и тотчас прядь светлых волос прыгнула, соскочила ему на лоб.

– Тише!

Голос светлого человека окреп и был слышен ясно сквозь рокот и хруст ног, сквозь гуденье и прибой, сквозь отдаленные барабаны.

– Видели Петлюру?

– Как же, господи, только что.

– Ах, счастливица. Какой он? Какой?

– Усы черные кверху, как у Вильгельма, и в шлеме. Да вот он, вон он, смотрите, смотрите, Марья Федоровна, глядите, глядите – едет...

– Що вы провокацию робите! Це начальник Городской пожарной команды.

– Сударыня, Петлюра в Бельгии.

– Зачем же в Бельгию он поехал?

– Улаживать союз с союзниками...

– Та ни. Вин сейчас с эскортом поехал в Думу.

– Чого?..

– Присяга...

– Он будет присягать?

– Зачем он? Ему будут присягать.

– Ну, я скорей умру (шепот), а не присягну...

– Та вам и не надо... Женщин не тронут.

– Жидов тронут, это верно...

– И офицеров. Всем им кишки повыпустят.

– И помещиков. Долой!!

– Тише!

Светлый человек с какой-то страшной тоской и в то же время решимостью в глазах указал на солнце.

– Вы чулы, громадяне, браты и товарищи, – заговорил он, – як козаки пели: «Бо старшины з нами, з нами, як з братами». З нами. З нами воны! – человек ударил себя шапкой в грудь, на которой алел громадной волной бант, – з нами. Бо тии старшины з народу, з ним родились, з ним и умрут. З нами воны мерзли в снегу при облоге Города и вот доблестно узяли его, и прапор червонный уже висит над теми громадами...

– Ура!

– Який червонный? Що вин каже? Жовто-блакитный.

– У большаков тэ ж червонный.

– Тише! Слава!

– А вин погано размовляе на украинской мови...

– Товарищи! Перед вами теперь новая задача – поднять и укрепить новую незалежну Республику, для счастия усих трудящихся элементов – рабочих и хлеборобов, бо тильки воны, полившие своею свежею кровью и потом нашу ридну землю, мають право владеть ею!

– Верно! Слава!

– Ты слышишь, «товарищами» называет? Чудеса-а...

– Ти-ше.

– Поэтому, дорогие граждане, присягнем тут в радостный час народной победы, – глаза оратора начали светиться, он все возбужденнее простирал руки к густому небу и все меньше в его речи становилось украинских слов, – и дадим клятву, що мы не зложим оружие, доки червонный прапор – символ свободы – не буде развеваться над всем миром трудящихся.

– Ура! Ура! Ура!.. Питер...

– Васька, заткнись. Что ты сдурел?

– Щур, что вы, тише!

– Ей-богу, Михаил Семенович, не могу выдержать – вставай... прокл...

Черные онегинские баки скрылись в густом бобровом воротнике, и только видно было, как тревожно сверкнули в сторону восторженного самокатчика, сдавленного в толпе, глаза, до странности похожие на глаза покойного прапорщика Шполянского, погибшего в ночь на четырнадцатое декабря. Рука в желтой перчатке протянулась и сдавила руку Щура...

– Ладно. Ладно, не буду, – бормотал Щур, въедаясь глазами в светлого человека.

А тот, уже овладев собой и массой в ближайших рядах, вскрикивал:

– Хай живут советы рабочих, селянских и казачьих депутатов. Да здравствует...

Солнце вдруг угасло, и на Софии и куполах легла тень; лицо Богдана вырезалось четко, лицо человека тоже. Видно было, как прыгал светлый кок над его лбом...

– Га-а. Га-а-а, – зашумела толпа...

– ...советы рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Пролетарии всех стран, соединяйтесь...

– Как? Как? Что?! Слава!!

В задних рядах несколько мужских и один голос тонкий и звонкий запели «Як умру, то...».